П о р т р е т
Был обыкновенный майский вечер, один из тех вечеров, когда Саше заняться было решительно нечем. Но деятельная натура его настойчиво требовала какого-то дела. Четыре стены угнетали его привычным однообразием, но на улицу идти тоже не хотелось. Слишком свежо было еще воспоминание об его недавнем "подвиге”. Вообще Саша часто оставался дома подолгу один и всегда мучился проблемой, чем бы себя занять. Он обожал наблюдать за сантехниками, электриками, дядей Витей, помогавшим то починить унитаз, то люстру, то повесить полки на кухне, и не просто наблюдать, а и помогать, подавая инструменты. Еще в раннем детстве, заметив, что крышки у табуреток ослабли, вооружился молотком и огромными гвоздями, какие нашел, чуть не разломал окончательно эти табуретки, но все же приколотил, да так, что крышки держались вплоть до того момента, пока табуретки не выбросили. А заодно, творчески подойдя к делу, насверлил в сиденьях дырок, - для вентиляции, - как и объяснил потом удивленной маме.
Вот и сейчас он обводил взглядом комнату, пытаясь зацепиться за какой-нибудь предмет, чтобы творчески его переосмыслить, а затем, возможно, и переделать. Вдруг взгляд его остановился на большой кукле Зиночке, сидевшей на маленьком стульчике, имевшем одно известное приспособление, о необходимости которого Саша узнал, будучи в соответствующем возрасте. Тогда же он очень любил играться с ним, то поднимая, то опуская крышку сиденья и, заглядывая в открывающееся отверстие, говорить: ”Ку-ку!” Здраво рассудив, что стульчик нынче потерял свою былую актуальность, а, также решив, что Зиночке в принципе все равно, где сидеть, Саша моментально пересадил недовольно мяукнувшую куклу на пылесос, и тут началось главное – творчество. В раздумье он снова принялся оглядывать комнату, и вдруг, один предмет, доселе мало его интересовавший, бросился ему в глаза. Это был портрет прабабушки в красивой резной раме. Пристально поглядев на него, затем, переведя взор на стульчик, Саша решился. Он сбегал за инструментами, и работа закипела. Первым долгом, конечно, понадобился молоток. Долго стоял стук и треск, пока в руках у Саши не осталось одно сиденье с крышкой. Он хотел, было, оторвать и её, но, подумав, улыбнулся и оставил. Затем, весь в стружке, обливаясь потом, Саша трудился над резьбой, поглядывая время от времени на портрет прабабушки, одобрительно, как ему казалось, взирающую на усилия правнука. Наконец, и с резьбой было покончено. Саша прибил с обратной стороны "вешалку”, как он сам про себя это назвал, и, оставив "произведение”, дрожа от нетерпения, подскочил к шкафу и извлек оттуда семейный альбом.
Найдя нравившуюся ему более всех других фотографию молодой мамы, где она в пол-оборота смотрит загадочным взглядом, он бросил альбом на произвол судьбы и казеиновым клеем, который хорошо вызывает насморк, если не хочется в школу, приклеил фотографию к рамке. Сделал он это таким образом, что получилось как нельзя лучше. Если приподнять крышку, можно сразу увидеть загадочный мамин взгляд. Крышкой Саша особенно гордился. Это было ЕГО изобретение. "Даже у прабабушки нет такого!”, - пыжась от гордости, думал он, предвкушая радость мамы по этому поводу. Повесив "портрет” на видном месте и решив не говорить ничего маме, пока сама не увидит, Саша удовлетворенно уселся напротив "творения” на диван. И все равно, мучимый жаждой деятельности, он от нечего делать вскакивал, открывал крышку, чувствуя себя мамой и, сладко улыбаясь лицу в отверстии, представлял себе самые лестные отзывы о его работе и заботе, на которые только мама способна. Размышляя, как еще можно усовершенствовать произведение, он хотел, было на крышке написать "МАМА”, но тут же передумал, так как в таком случае пропадал весь эффект, то есть, самое главное.
Наконец, из кухни раздался голос мамы, призывающий детей на ужин. Саша знал, что мама будет звать еще не однажды, а потом сама придет. Так бывало каждый вечер. Не то, чтобы ему нравилось "нервировать маму”, как она говорила, но как-то так получалось, что всегда звали в самый неподходящий момент: когда было самое интересное место в книге или в самый разгар какой-нибудь очередной работы. Да и мама тоже не тешила себя иллюзиями в отношении дисциплинированности сына, а кричала так уж, по привычке, как бы соблюдая условия игры, негласно установившиеся между ними. Сегодня как раз не было необходимости нервировать мать, но Саша упорно ждал, в который раз проигрывая в уме сцену удивления и восторга, а также благодарности за внимание сына, которая неминуемо должна была произойти вскоре. Наконец, в коридоре раздались тяжелые шаги, и дверь распахнулась…
Саша знал наизусть все, что мама сейчас будет говорить: об остывшем ужине, о своих истерзанных нервах, о неуважении к ее труду, и непременно приведет в пример сестру Анечку, образцово являющуюся по первому зову. Он приготовился все это выслушать, но вслед за звуком распахнувшейся двери наступило гробовое молчание. Мама, забыв закрыть открывшийся, было рот, выпучив глаза, уставилась на "шедевр”. И тут Саша понял, что настал его звездный час, что мама потрясена несомненными художественными преимуществами его портрета перед всеми прочими, и он ждал неизбежных вопросов, на которые готов был с гордостью отвечать. А после этого, в довершение восхищения, намеревался открыть крышку.
- Ты зачем разломал стульчик?! – вдруг грозно спросила мать.
Но Сашу такое начало вовсе не озадачило. Он предполагал, что мама не будет прыгать от восторга при виде сломанной вещи. Но также он понимал, что, увидев для чего, а главное, для кого это было сделано, она на радостях позабудет об этом дурацком стульчике, будто его вовсе и не было.
- Что это ты повесил на стену?! Уродство какое-то! – не унималась мать, - сними немедленно эту гадость!
Такого продолжения Саша, по чести сказать, не ожидал и немного опешил, но, надеясь все же на последний свой шанс, он подскочил к портрету, открыл крышку и воcкликнул: "Это не гадость, это, мам, тебе сюрприз!”
Раздался громкий хохот прибежавшей на шум сестры, тут же оборванный подзатыльником и сменившийся ввиду этого случая безутешными рыданиями, удаляющимися по коридору.
- Так ты сам снимешь или мне потрудиться? – свирепея, поинтересовалась мама, - мало того, что ты меня не уважаешь, но еще и издеваешься. Что ж ты круг-то унитазный не использовал, а?! – ехидничала она.
Не ожидавший такого поворота Саша, ошеломленный упрёками вместо похвал, которые сыпались на него, машинально снял портрет, открыв огромный гвоздь, а с ним и новый град стенаний в отношении порчи стен и совершенной бесполезности его для дома, для семьи. Тут присутствовали и мрачные прогнозы в отношении будущего, с точки зрения мамы, совершенно бесполезного и безрадостного для ее сына, и приведение в пример сестры Анечки – умницы и отличницы, отмеченной только что за все свои добродетели подзатыльником, и, наконец, причитания над своей горькой долей по воспитанию такого изверга рода человеческого. Выпалив все это, мама неожиданно спокойным тоном пригласила "изверга” на ужин и удалилась.
Вот и сейчас он обводил взглядом комнату, пытаясь зацепиться за какой-нибудь предмет, чтобы творчески его переосмыслить, а затем, возможно, и переделать. Вдруг взгляд его остановился на большой кукле Зиночке, сидевшей на маленьком стульчике, имевшем одно известное приспособление, о необходимости которого Саша узнал, будучи в соответствующем возрасте. Тогда же он очень любил играться с ним, то поднимая, то опуская крышку сиденья и, заглядывая в открывающееся отверстие, говорить: ”Ку-ку!” Здраво рассудив, что стульчик нынче потерял свою былую актуальность, а, также решив, что Зиночке в принципе все равно, где сидеть, Саша моментально пересадил недовольно мяукнувшую куклу на пылесос, и тут началось главное – творчество. В раздумье он снова принялся оглядывать комнату, и вдруг, один предмет, доселе мало его интересовавший, бросился ему в глаза. Это был портрет прабабушки в красивой резной раме. Пристально поглядев на него, затем, переведя взор на стульчик, Саша решился. Он сбегал за инструментами, и работа закипела. Первым долгом, конечно, понадобился молоток. Долго стоял стук и треск, пока в руках у Саши не осталось одно сиденье с крышкой. Он хотел, было, оторвать и её, но, подумав, улыбнулся и оставил. Затем, весь в стружке, обливаясь потом, Саша трудился над резьбой, поглядывая время от времени на портрет прабабушки, одобрительно, как ему казалось, взирающую на усилия правнука. Наконец, и с резьбой было покончено. Саша прибил с обратной стороны "вешалку”, как он сам про себя это назвал, и, оставив "произведение”, дрожа от нетерпения, подскочил к шкафу и извлек оттуда семейный альбом.
Найдя нравившуюся ему более всех других фотографию молодой мамы, где она в пол-оборота смотрит загадочным взглядом, он бросил альбом на произвол судьбы и казеиновым клеем, который хорошо вызывает насморк, если не хочется в школу, приклеил фотографию к рамке. Сделал он это таким образом, что получилось как нельзя лучше. Если приподнять крышку, можно сразу увидеть загадочный мамин взгляд. Крышкой Саша особенно гордился. Это было ЕГО изобретение. "Даже у прабабушки нет такого!”, - пыжась от гордости, думал он, предвкушая радость мамы по этому поводу. Повесив "портрет” на видном месте и решив не говорить ничего маме, пока сама не увидит, Саша удовлетворенно уселся напротив "творения” на диван. И все равно, мучимый жаждой деятельности, он от нечего делать вскакивал, открывал крышку, чувствуя себя мамой и, сладко улыбаясь лицу в отверстии, представлял себе самые лестные отзывы о его работе и заботе, на которые только мама способна. Размышляя, как еще можно усовершенствовать произведение, он хотел, было на крышке написать "МАМА”, но тут же передумал, так как в таком случае пропадал весь эффект, то есть, самое главное.
Наконец, из кухни раздался голос мамы, призывающий детей на ужин. Саша знал, что мама будет звать еще не однажды, а потом сама придет. Так бывало каждый вечер. Не то, чтобы ему нравилось "нервировать маму”, как она говорила, но как-то так получалось, что всегда звали в самый неподходящий момент: когда было самое интересное место в книге или в самый разгар какой-нибудь очередной работы. Да и мама тоже не тешила себя иллюзиями в отношении дисциплинированности сына, а кричала так уж, по привычке, как бы соблюдая условия игры, негласно установившиеся между ними. Сегодня как раз не было необходимости нервировать мать, но Саша упорно ждал, в который раз проигрывая в уме сцену удивления и восторга, а также благодарности за внимание сына, которая неминуемо должна была произойти вскоре. Наконец, в коридоре раздались тяжелые шаги, и дверь распахнулась…
Саша знал наизусть все, что мама сейчас будет говорить: об остывшем ужине, о своих истерзанных нервах, о неуважении к ее труду, и непременно приведет в пример сестру Анечку, образцово являющуюся по первому зову. Он приготовился все это выслушать, но вслед за звуком распахнувшейся двери наступило гробовое молчание. Мама, забыв закрыть открывшийся, было рот, выпучив глаза, уставилась на "шедевр”. И тут Саша понял, что настал его звездный час, что мама потрясена несомненными художественными преимуществами его портрета перед всеми прочими, и он ждал неизбежных вопросов, на которые готов был с гордостью отвечать. А после этого, в довершение восхищения, намеревался открыть крышку.
- Ты зачем разломал стульчик?! – вдруг грозно спросила мать.
Но Сашу такое начало вовсе не озадачило. Он предполагал, что мама не будет прыгать от восторга при виде сломанной вещи. Но также он понимал, что, увидев для чего, а главное, для кого это было сделано, она на радостях позабудет об этом дурацком стульчике, будто его вовсе и не было.
- Что это ты повесил на стену?! Уродство какое-то! – не унималась мать, - сними немедленно эту гадость!
Такого продолжения Саша, по чести сказать, не ожидал и немного опешил, но, надеясь все же на последний свой шанс, он подскочил к портрету, открыл крышку и воcкликнул: "Это не гадость, это, мам, тебе сюрприз!”
Раздался громкий хохот прибежавшей на шум сестры, тут же оборванный подзатыльником и сменившийся ввиду этого случая безутешными рыданиями, удаляющимися по коридору.
- Так ты сам снимешь или мне потрудиться? – свирепея, поинтересовалась мама, - мало того, что ты меня не уважаешь, но еще и издеваешься. Что ж ты круг-то унитазный не использовал, а?! – ехидничала она.
Не ожидавший такого поворота Саша, ошеломленный упрёками вместо похвал, которые сыпались на него, машинально снял портрет, открыв огромный гвоздь, а с ним и новый град стенаний в отношении порчи стен и совершенной бесполезности его для дома, для семьи. Тут присутствовали и мрачные прогнозы в отношении будущего, с точки зрения мамы, совершенно бесполезного и безрадостного для ее сына, и приведение в пример сестры Анечки – умницы и отличницы, отмеченной только что за все свои добродетели подзатыльником, и, наконец, причитания над своей горькой долей по воспитанию такого изверга рода человеческого. Выпалив все это, мама неожиданно спокойным тоном пригласила "изверга” на ужин и удалилась.
Саша стоял посреди комнаты оплеванный, ошарашенный, разбитый и подавленный. Он никак не мог вместить в себя все, что произошло. Различие между ожидаемым и действительным было так разительно и так невозможно, что, казалось, голова лопнет от напряжения.
- Но, это же неправда, - прошептал он вяло, - так же нельзя!
И вдруг, мгновенно придя в себя, набросился на злосчастный портрет, в исступлении отдирая, как попало, фотографию от рамы и швыряя ее на пол, всю измятую и рваную. Бросив мельком на нее взгляд, Саша отшатнулся. Мамино лицо на смятой поверхности стало зловещим. Не помня себя от страха, Саша подскочил к окну, распахнул его и выбросил в весенний вечер и фотографию и рамку. И, странное дело, как только он это совершил, на душе у него стало легче, и он перевел дыхание. Придя в себя, он вдруг вспомнил, что рамка-то тяжелая.
- А вдруг, я по кому-нибудь попал, - подумал он и мгновенно высунулся из окна.
Внизу при слабом освещении фонаря, разливавшего мертвенно-бледный свет по серому асфальту, стоял мужик с задранной вверх головой. Сообразив, что мужик явно не из праздного любопытства разглядывает дом, и, увидев ненавистную уже рамку возле его ног, Саша хотел, было тут же скрыться, но против своей воли остолбенел. Мужик охотно нарушил неловкое молчание.
- А ногой в харю?! – поинтересовался он, чем вывел Сашу из оцепенения, и он тут же ретировался. Сев глубже на диван, Саша принялся умолять и заклинать мужика, чтобы тот не надумал на него жаловаться маме. Заочные ли эти заклинания помогли или мужик вполне удовлетворился сказанным, но дверной звонок молчал.
Саша вздрогнул, когда открылась дверь и вошла мама. Он с негодованием отвернулся. Мама села рядом и попыталась погладить сына. Сын дернулся от ее прикосновения, как от электрического тока. Тут мама, которая была по природе ужасно вспыльчивая, но ужасно отходчивая, принялась подлизываться, подыскивая слова. Она догадалась, наконец, об истинных мотивах создания "шедевра” и решила загладить свою вину.
- Ты уж маму прости, сынок. Спасибо, конечно, но уж больно…рамка…уж больно какая-то…маленькая. Фотография большая, а рамка маленькая. А?
Ночью Саше приснился сон, в котором он увидел сестру Аню с огромным портретом мамы в руках, причем, что его особенно поразило, фотография была та же самая, только увеличенная.
- Откуда она взяла? – Подумал Саша, но тут же забыл об этом, так как увидел, что овальная рама портрета не что иное, как унитазный круг, весь, правда, усыпанный драгоценными камнями. А позади сестры стояла мама со счастливой улыбкой и, гладя ее по голове, повторяла: ”Анечка у нас всегда была умница!
- Но, это же неправда, - прошептал он вяло, - так же нельзя!
И вдруг, мгновенно придя в себя, набросился на злосчастный портрет, в исступлении отдирая, как попало, фотографию от рамы и швыряя ее на пол, всю измятую и рваную. Бросив мельком на нее взгляд, Саша отшатнулся. Мамино лицо на смятой поверхности стало зловещим. Не помня себя от страха, Саша подскочил к окну, распахнул его и выбросил в весенний вечер и фотографию и рамку. И, странное дело, как только он это совершил, на душе у него стало легче, и он перевел дыхание. Придя в себя, он вдруг вспомнил, что рамка-то тяжелая.
- А вдруг, я по кому-нибудь попал, - подумал он и мгновенно высунулся из окна.
Внизу при слабом освещении фонаря, разливавшего мертвенно-бледный свет по серому асфальту, стоял мужик с задранной вверх головой. Сообразив, что мужик явно не из праздного любопытства разглядывает дом, и, увидев ненавистную уже рамку возле его ног, Саша хотел, было тут же скрыться, но против своей воли остолбенел. Мужик охотно нарушил неловкое молчание.
- А ногой в харю?! – поинтересовался он, чем вывел Сашу из оцепенения, и он тут же ретировался. Сев глубже на диван, Саша принялся умолять и заклинать мужика, чтобы тот не надумал на него жаловаться маме. Заочные ли эти заклинания помогли или мужик вполне удовлетворился сказанным, но дверной звонок молчал.
Саша вздрогнул, когда открылась дверь и вошла мама. Он с негодованием отвернулся. Мама села рядом и попыталась погладить сына. Сын дернулся от ее прикосновения, как от электрического тока. Тут мама, которая была по природе ужасно вспыльчивая, но ужасно отходчивая, принялась подлизываться, подыскивая слова. Она догадалась, наконец, об истинных мотивах создания "шедевра” и решила загладить свою вину.
- Ты уж маму прости, сынок. Спасибо, конечно, но уж больно…рамка…уж больно какая-то…маленькая. Фотография большая, а рамка маленькая. А?
Ночью Саше приснился сон, в котором он увидел сестру Аню с огромным портретом мамы в руках, причем, что его особенно поразило, фотография была та же самая, только увеличенная.
- Откуда она взяла? – Подумал Саша, но тут же забыл об этом, так как увидел, что овальная рама портрета не что иное, как унитазный круг, весь, правда, усыпанный драгоценными камнями. А позади сестры стояла мама со счастливой улыбкой и, гладя ее по голове, повторяла: ”Анечка у нас всегда была умница!
1991 г.